На неделе, предшествующей Хеллоуину, Энейбл все реже появлялся в квартире, видимо, проводя время со своими новыми приятелями из леса. Всякий раз, когда я возвращался домой после занятий, его комната уже пустовала. Спать я ложился раньше, чем он приходил обратно, и по утрам я довольствовался лишь созерцанием закрытой двери в спальню, указывающей на то, что Энейбл вернулся и почивает. Виделись мы всего-то два или три раза, и то мимолетом.
В день перед Хеллоуином я заметил бурую сумку на журнальном столике в гостиной. Видимо, Энейбл приготовил ее после обеда, да так и оставил. Думая, что там припасы, я осторожно заглянул внутрь. Каково же было мое удивление, когда там обнаружились самые разные химикаты — все в стеклянных баночках, аккуратно сложенные, прямо как в наборе юного химика: нейодированная соль, сера, обрезки железа, смеси кобальта, магнезии, никеля, цинка и ртути. Энейбл в свое время подробно рассказывал мне о своих детских увлечениях, и химия в них занимала едва ли не первое место. Неужели он решился вернуться к отроческим забавам? И вновь я встретился задать ему прямой вопрос.
В ту среду я вернулся из Мискатоника что-то около трех пополудни и застал моего друга в состоянии крайнего возбуждения. Энейбл ходил туда-сюда по комнате и не заметил бы моего прихода, если бы я его не окликнул.
— Сны, Винзор! Великолепные, потрясающие сны! — воскликнул он и бросился к себе в комнату.
Через час Энейбл вышел в гостиную, облаченный в потрепанное зимнее пальто, с бурой сумкой, полной химикатов, на плече.
— Прошу тебя, потерпи немного. Я скоро все объясню! — с мольбой в голосе произнес он, и в карих глазах его проступило искреннее желание вернуть мое расположение.
С такими словами он выбежал вон из квартиры. На мгновение я позабыл про былые обиды и размяк — настолько жаль стало мне несчастного моего друга. Воистину, не стоило мне винить Энейбла в том, что он впал в столь жалкое состояние, — ответственность лежала на Харпере и его гадких сектантах. Они сумели увлечь и растравить воображение моего падкого на все необычное друга своими бреднями про какого-то идиотского Ктулху. И если я увижу, что эти мерзавцы намерены причинить бедняге хоть малейший вред — физический или душевный… Неважно, — о, можете быть покойны, я немедленно оповещу аркхэмские власти, дабы те приняли надлежащие меры! Кстати, миссис Энейбл после нашего с ней разговора призналась, что испытывает опасение, что сын ее подпал под дурное влияние.
В сумерках я отправился на вечеринку — на «Дюзенберге», который батюшка презентовал мне на день рождения в начале этого месяца. Назначенное место располагалось в самом центре Аркхэма. Маскарадным костюмом мне служил простой бумажный мешок с прорезями для глаз. Несколько часов я провел, с удовольствием попивая сидр и пытаясь поймать развешанные в Зета-Пси общежитии яблоки, а потом поехал прочь — в этот Хеллоуин мне предстояла миссия по спасению заблудшего.
Поскольку пройти в полной темноте по тропе, которой вел меня летом Энейбл, и уж тем более забраться вверх по отвесному склону я не сумею, поэтому я выбрал кружной, но более легкий путь через место для пикника. К тому же авто доставило бы меня туда очень быстро. Поэтому я поехал в сторону окраины на Мискатоник-авеню, тянущейся вдоль берега реки, а оттуда на Болтон-роуд. В небе светила луна, и в свете фар на холодном ветру кружилась и вихрилась палая листва. В воздухе разлито было предчувствие волшебства, и я, возбужденный и в приподнятом настроении после нескольких пинт сидра, приближался к месту высадки, не испытывая совершенно никакого страха перед тем, что предстояло совершить. В моих глазах «миссия» превратилась в забавную выходку, проказливую и веселую.
У поляны для пикника я запарковался в начале двенадцатого. В ярком свете луны, пробивавшемся сквозь поредевшую по осеннему времени листву, тропа к Уступу Дьявола отыскалась без труда. Сначала я шел прямо по ней, затем, заподозрив, что сектанты могут выставить сторожевые посты, углубился в лес по левую руку и принялся красться среди деревьев, по счастью, достаточно густых, чтобы прикрыть меня от нежелательных взглядов. К счастью, при подъеме я не упал и споткнулся-то всего пару раз.
Мне были внятны все лесные шумы: скрип покачивающихся веток, треньканье далекой речки, уханье совы, резкие крики сойки. Однако вскоре ушей моих достиг другой звук, совершенно незнакомый и похожий на ритмичное постанывание, словно бы лес принялся шумно и часто дышать. Впереди среди деревьев и кустарника я уже мог различить мерцающие, дерганые огоньки — что бы это могло быть, не светлячки же, их время давно прошло… И, странное дело, я шел вперед, а они словно бы отдалялись с каждым моим шагом. Однако подъем — медленный и упорный — продолжился, и я понял, что это за огоньки — свечи. А приблизившись, разглядел, что свечи покачивались в руках у людей, которых я мог разглядеть лишь как смутные фигуры. Что-то около полудюжины мужчин шли гуськом по тропе к Уступу — сейчас, наконец-то, я сумел разглядеть в бледном свете луны и свечек циклопические очертания валунов в начале скальной площадки. Тут я опустился на землю за поваленным стволом березы и залег там, не решаясь приблизиться.
Сектанты прошли через всю площадку и выстроились в полукруг напротив огромного, испещренного идеограммами камня на восточной стороне Уступа. Поскольку я затаился немного ниже, вид мне открывался просто отличный — его ничего не заслоняло. Все участники странной процессии (мне, правда, видны были только спины) казались людьми весьма преклонного возраста, за исключением одного: торопливая, сутулая походка выдавала в нем Энейбла. Воздух над скалой оставался совершенно неподвижным, даже пламя свечей почти не дрожало, и единственным звуком, распространявшимся по округе, оставалось постоянное монотонное пение сектантов.
Вдруг все они склонились в поклонах перед камнем. Лишь один остался стоять прямо — растрепанные волосы и борода выдавали в нем Харпера. Он вышел в центр полукруга, поставил свечу у подножия булыжника, вытащил из куртки нечто, что я сначала принял за молот, а потом опознал как флейту, поднес ее к губам и высвистел три низких, мерзких ноты. Придурковатое причитающее пение разом стихло. Харпер тогда извлек из кармана маленькую блестящую коробку и принялся обходить прижавшихся друг к другу сектантов, разбрасывая какой-то порошок. Как только неведомая смесь закончилась, он тут же извлек другую коробочку и повторил свой обход. Так он поступил еще несколько раз, пока содержимое непонятных емкостей не улеглось в длинную линию, обводящую сектантов и замыкающих их в окружность, обеими концами касающуюся булыжника. Я понял, что Харпер разбрасывает химикаты, приобретенные Энейблом.
Завершив этот показавшийся мне вполне бесполезным ритуал, Харпер снова отступил в полукруг и принял коленопреклоненное положение. И тут все они, как один, подняли головы, устремив взгляды на камень, и завели — словно бы и впрямь читая иероглиф за иероглифом, — жуткую литанию, состоящую из слогов и слов, не имеющих ничего общего ни с английскими и ни с каким иным человеческим языком.
— Ктулху фтагн! — выкрикивали они раз за разом.
Потом они воскликнули:
— Иа! Иа! Шуб-Ниггурат!
И до меня донесся невыразимо мерзкий смрад — распространялся он совершенно точно со стороны утеса. Вдохнув чудовищный запах, я чуть было не потерял сознание и даже глаза прикрыл от отвращения. И тут мне стало по-настоящему противно: я припомнил, что Энейбл рассказывал о вычитанном в монографии Кларка — там присутствовали весьма гадкие сцены. Выходит, эти сумасшедшие — и мой незадачливый друг в их числе — решились провести кощунственный обряд из тех, что праздновались на этом самом месте пятьдесят лет тому назад? Меня с ног до головы сотрясла дрожь, и от прежней решимости не осталось и следа.
Я с трудом справился с позывом к рвоте — к счастью, мерзкий запах быстро развеялся — и, раскрыв глаза, увидел, что на разрисованном иероглифами булыжнике возвышается закутанная с ног до головы фигура. Похоже, человек забрался на скалу с противоположной стороны и взлез на камень в те мгновения, что я лежал, зажмурившись. Неожиданно поднялся сильный ветер, он свистел и выл, растрепывая и развевая складки белого одеяния столь внезапно возникшего незнакомца, и пламя свечей в руках сектантов трепетало, пытаясь погаснуть. Светящаяся, стройная, высокая фигура невесомо соскользнула вниз по отвесному гранитному камню и опустилась на землю, а мерзкие иероглифы на булыжнике вспыхнули алым, словно отражая слепящее сияние белых одежд незнакомца. Я ясно различал его черты — то был юноша с гладким лицом, тонкими чертами и удлиненными глазами древнего фараона. На плечи его ниспадали роскошные, шелковистые, золотые волосы — они стояли, как нимб вокруг его лица. Мной овладел не столько страх, сколько благоговейный ужас — настолько впечатлила меня неземная красота этого человека. Я был попросту ошеломлен увиденным.
